Том 10. Пьесы, написанные совместно - Страница 60

Ашметьев. Я вас просил, Кирилл Максимыч, покупателя найти.

Зубарев. Нашел, нашел-с; да ведь семьдесят рублей… какая это цена?

Ашметьев. Продавайте, я на эту цену согласен.

Анна Степановна. Какой уж и ты скаред, Кирилл Максимыч, так даже противно смотреть. Ты из-за копейки готов целый год торговаться.

Зубарев. Не скаред я, а экономный человек. Какие времена-то, помилуйте!

Анна Степановна. Нет, скаред. Как ты живешь, как ты одеваешься! А дочь! И не грех тебе? Воспитывала ее из жалости тетка лет до двенадцати, пока дочерей замуж не выдала, а с тех пор она дома болтается — без учителей, без гувернанток, так и выросла, да и теперь без всякого призору.

Зубарев. Да какого ей воспитания, какого призору? Умей шить, вязать, щи варить да почитай родителей — вот и весь женский курс!

Ашметьев. Я ее помню, но едва ли узнал бы теперь; что-то дикое было в этом милом ребенке.

Анна Степановна. А теперь еще больше одичала. В ребенке все мило, а она уж давно не ребенок. Ни манер, ни приличия; не знает никакой сдержанности, делает, что в голову придет, — это для благородной девушки уж просто непозволительно.

Ашметьев. Отчего я не вижу ее здесь?

Анна Степановна. Не знаю, спроси у отца.

Зубарев. У тетки гостила-с…

Анна Степановна. Да уж ты все говори! Я кое-что слышала.

Зубарев. Из особенного уважения к вам, Александр Львович, и к вам, Анна Степановна, и из любви к дому вашему не могу умолчать…

Анна Степановна. Замуж отдаешь?

Зубарев. Ну, еще это далеко, еще бог знает-с.

Анна Степановна. Да кто?

Зубарев. Виктор Васильич Вершинский-с.

Ашметьев. А! Это наш юный преобразователь?

Зубарев. Далеко пойдет, далеко-с… Приехал, оживил нас, поднял на ноги всю губернию, осветил… Во мраке ходили…

Ашметьев. Не понимаю, что ему за расчет жениться на девушке совершенно необразованной.

Зубарев. Любит-с, большое расположение чувствует к моей дурочке.

Анна Степановна. Ну полно, что любить-то? Любить-то в ней нечего! Расчет простой, Александр: именьишко у Вертинского здесь небольшое, а у Вари приданое порядочное, после матери десятин восемьсот. Чего ж ему? Вот он и значительный помещик. В Петербурге, вероятно, карьеру сделать не надеется, там и побойчее есть; а здесь, благо говорить мастер, пожалуй, и в предводители выберут. На безлюдье — и Фома дворянин.

Зубарев. Выберут, непременно выберут: ум, сила, быстрота соображения…

Анна Степановна. У Вертинского, по его краснобайству, большая партия, а ты и спишь и видишь председателем земской управы быть, ты любишь должности с жалованьем; вот вы и ухаживаете друг за другом. Да ты молись богу, что тебе такой жених попался, это для Вари большое счастье: кто ее, сумасшедшую, возьмет!

Зубарев. А она-с… она, можете представить, фыркает… что ты будешь тут!.. Господи!

Ашметьев. Может быть, он ей не нравится?

Анна Степановна. Полно! Разве она людей разбирать умеет? Что на нее смотреть-то?

Входит Марья Петровна.

Явление пятое

Анна Степановна, Ашметьев, Зубарев, Марья Петровна.

Ашметьев. Marie, я тебя и не видал еще сегодня. (Целует ее в голову.)

Марья Петровна (Анне Степановне). Вот ваш бинокль. (Подает бинокль.) Анна Степановна (встает). Благодарю, я пойду еще где-нибудь посижу. Пойдем, Кирилло Максимыч, поболтаем. Сысой!

Является Сысой.

Неси за мной кресло.

Уходят: Анна Степановна, Зубарев и Сысой с креслом.

Ашметьев. Ты где была утром, Marie?

Марья Петровна. Я к обедне ездила.

Ашметьев. Вот как! И ты часто ездишь?

Марья Петровна. Каждый праздник. Я теперь выучилась молиться.

Ашметьев. А разве ты прежде не умела?

Марья Петровна. Нет, я умела и прежде, да не так: я теперь хорошо молюсь… Когда у меня горе или мне надо решиться на что-нибудь, я молюсь, Александр, и так мне покойно потом, и так у меня твердо, решительно выходит.

Ашметьев. Прекрасно, Marie, прекрасно! Как это хорошо, кто может. Ну, а песенки ты поешь попрежнему?

Марья Петровна. Нет, теперь редко… А впрочем, иногда…

Ашметьев. Пой, Marie, пой для меня! Этого удовольствия уж нигде не встретишь. Какие-то особенные ощущения вызывают твои песни: может быть, они не совсем изящны, но приятны, очень приятны. Я там, далеко, особенно в Италии, часто вспоминаю о твоих песнях, стараюсь припомнить их; но выходит что-то… Аль-ля-ля-ля-ля — совсем не то. Какая прелесть! Когда горе есть, она молится, когда весело — поет. Какая ты хорошая женщина, Marie, как я люблю тебя.

Марья Петровна. Как у тебя холодно это слово «люблю». Мне кажется, ты хочешь сказать мне: «я тобой любуюсь иногда». А любить — ведь это не то, это другое… Вон крестьяне или крестьянки, если любят кого очень, так говорят: «я жалею его». И это правда: кого любишь, так жалеешь.

Ашметьев. «Жалею, жалею», как это хорошо, в самом деле, это надо записать. (Вынимает книжку и записывает.) Я отправлюсь купаться, скоро и обедать пора. У нас нынче никто не обедает?

Марья Петровна. Не знаю. Вероятно, Зубарев, а может быть, и Вершинский приедет.

Ашметьев. Очень рад буду. (Уходит.)

Явление шестое

Марья Петровна, потом Варя.

Марья Петровна (всматриваясь). Кто-то подъехал к парку… или… мимо. Ах, нет, вон бежит… Да это, кажется, Варя.

За сценой голос:

Собирайтесь, девки красны,